НАВСТРЕЧУ 75-ЛЕТНЕМУ ЮБИЛЕЮ
Сейчас во всем мире многие гадают над феноменом истинно народного движения «Бессмертный полк», зародившегося в российской глубинке, но охватившего за восемь лет уже 80 стран. Почему это, стремительно ставшим стихийным, единение людей появилось именно в нашей стране?
Вроде бы в том и секрета нет. Ведь именно советский народ понес самые большие жертвы в борьбе с фашизмом. Но почему сейчас, когда та ужасная война с каждым годом все дальше и дальше уходит в прошлое, под знамена и фотопортреты славных предков становится все больше и больше соотечественников? Впрочем, не только соотечественников, но и англичан, французов, американцев.
Думаю, что это защитная реакция от злонамеренного или невежественного беспамятства, постепенно разъедающего современное общество. Нынешние нацисты и предатели хотят, чтобы люди побыстрее забыли преступления их идейных отцов. Чтобы можно было вновь начать деление людей на высших и низших, на элиту и быдло. В этом им помогает тупой необразованный молодняк, которому пофиг, кто с кем и за что воевал в прошлом веке, когда еще не было кока-колы и рэпа. И если у следующих поколений сотрут память – все, конец! Можно будет ставить крест на стране, на ее истории, на свободе и независимости от бабла, на нашей вере и традициях. Мы это уже сейчас наблюдаем на примере многих западных стран, превратившихся в подстилку для страны, печатающей деньги. Когда у людей стирают память, то им можно внушить все что угодно. Даже то, что войну выиграли не мы, не наши отцы и деды, а штатовские десантники и бриты, отсидевшиеся на своем острове. Ведь кто сейчас в той же Европе помнит, что те вступили в сражение с немцами только за год до конца войны.
Нет, на рядовых Райнов и Джонсонов зла не держим. Наоборот, перед ними, массово гибнущими на нормандском побережье, мы обнажаем головы. В отличие от хитрых политиканов и финансовых воротил, стремящихся нажиться на любой беде, на любой войне. Моего отца, Валентина Матвеевича Мирончука, например, из немецкой неволи как раз освободили именно простые американские парни.
Об этом я узнал случайно. Батя вообще не очень-то любил вспоминать те годы. А может быть, я по малолетству еще не понимал, не вникал в подробности того, что пережили люди в военные и послевоенные годы. Наверное потому, что война в середине прошлого века еще была среди нас, пацанов, в лицах ВСЕХ соседских мужиков, сплошь обвешанных медалями по праздникам, в слезах ВСЕХ наших бабушек и мам, ронявших слезы за общими праздничными столами, когда дело доходило до воспоминаний. Война была еще повсюду даже в играх, когда мы носились по стройкам в заржавевших, но настоящих солдатских касках: наших и немецких. И если сегодня кто-то говорит, что Великая Отечественная война не обошла стороной ни одну из семей – для меня это не просто фигура речи.
Но все воспоминания все равно постепенно уходят в небытие. Увы, вместе с нами. Поэтому сегодня я, ни разу не нюхавший пороху, попытаюсь рассказать о той страшной войне то, что услышал когда-то от моего отца и двух его героических братьев: Григория Матвеевича и Леонида Матвеевича Мирончуков.
Старший, 23-летний брат Григорий попал на фронт сразу после начала войны и был почти сразу ранен под Киевом. Но долго в госпитале не задержался, так как в составе морской пехоты Черноморского флота уже в конце декабря 41-го из Новороссийска, морем, в составе десанта высадился в осажденном Севастополе, где с однополчанами занял оборону на так называемых Макензиевых высотах. А уже через пять дней был там тяжело ранен.
Помню подслушанный в детстве разговор мужчин, когда они уединились за праздничным столом. Дядя Гриша рассказывал, как пришлось до темноты неподвижно лежать с развороченным животом на открытом, отлично простреливаемом немцами склоне, притворяясь убитым. И только в наступивших сумерках ему с помощью однополчан удалось выбраться с опасного места. Потом его, с другими тяжелоранеными, эвакуировали на Кубань.
Но это только сказать и написать легко. А на самом деле пока его на корабле, под обстрелами вражеской авиации, чуть ли не навалом вывозили до Туапсе, а потом до госпитального хирургического стола, у него под заскорузлыми от крови и гноя бинтами уже зашевелились опарыши.
Для меня, мальчишки, услышанное стало настоящим шоком. Как?! Эти мерзкие черви ели живого еще человека?! Это уже потом, спустя годы я узнал, что эти твари питаются только омертвелыми тканями, не затрагивая живое. Удивительно, но сейчас с их помощью умудряются заживлять даже безнадежные трофические язвы.
Потом, насколько мне известно, дядя Гриша выздоравливал в Тимашевском госпитале, располагавшемся, если не ошибаюсь, в стенах нынешнего инфекционного отделения ЦРБ. Там он познакомился и влюбился в местную дивчину, медсестричку Лиду.
Она, когда раненых красноармейцев срочно эвакуировали из-за подступавших к нашему райцентру фашистов, не оставила своего морпеха, уехав вместе с эвакогоспиталем в отступление.
Ох, и помотало по военным дорогам молодую пару, обрученную и закаленную огнем великих сражений. Всех подробностей я не знаю, но могу предположить, что дядя Гриша, прилично знавший польский язык, не случайно попал в состав сформированной под Рязанью дивизии имени Тадеуша Костюшко. Ну, и тетя Лида, умершая уже после войны от неизлечимой болезни, тоже с ним шагала до самой Победы. И встретили они ее где-то в Восточной Европе, возвратившись потом на Кубань.
На память о тех днях осталась только фотография, где Григорий Матвеевич со своей женой Лидией запечатлены в польской форме. Помню, как в детстве я с удивлением рассматривал странную квадратную военную фуражку с орлом, хранящуюся в дядином комоде.
Кстати, благодарные поляки не забыли советских бойцов, плечом к плечу освобождавших их Варшаву. Спустя десятилетия, в начале 80-х годов, когда судьба занесла дядю Гришу на Курилы, соседи по соцлагерю нашли бывшего хорунжего войска польского Григория Мирончука аж на берегу Тихого океана, наградив его сразу пятью орденами и медалями дружественного тогда государства. И хотя у дяди уже имелся целый «иконостас» советских наград, было видно, что ему приятно такое внимание поляков.
Война, несмотря на весь трагизм, боль и лишения миллионов людей, штука удивительная, а порой даже мистическая из-за массы случайностей и совпадений. Вот как, к примеру, могли встретиться на Кубани два родных брата, которых судьба разбросала по разным фронтам еще в начале войны? Однако судьба распорядилась так, что они пересеклись каким-то случайным образом в нашем кубанском Крымске, когда дядя Леня, средний брат, в составе 85-го отдельного танкового полка взламывал знаменитую Голубую линию. Дальше путь молодого механика-водителя лежал в Крым, где его экипаж освобождал Севастополь. Там, кстати, над Красной горкой, где в братской могиле похоронены танкисты, стоит на постаменте легендарный Т-34. Так вот именно эту боевую машину с сослуживцами устанавливал на том месте мой дядя Леня. А когда тот подбитый в бою танк вдруг «ожил» и начал катиться со склона, дядя не растерялся и сунул ему под траки пустую железную бочку. Ну, а потом и товарищи на подмогу подоспели.
Леониду Матвеевичу Мирончуку на той страшной войне, можно сказать, неслыханно повезло. С первого дня и до самого Берлина, который брал и его полк, ни разу не ранило в отличие от брата Григория, трижды пострадавшего в боях.
Мой отец, Валентин Матвеевич, тоже ни разу не был ранен. Хотя не единожды был на грани гибели. В первый раз, когда подростком прятался в картофельных кагатах, а в его украинском селе Вульки немцы расстреливали и жгли людей в хатах в отместку за пущенные под откос партизанами железнодорожные составы. А вот его подружка погибла. Ее каратели нашли и за косы втащили в горящую уже хату, подперев двери.
Второй раз мог погибнуть, когда его, еще малолетнего пацана вместе с другими молодыми украинцами силой погрузили в вагоны и отправили в Германию. Потом сказочно повезло, что из концлагеря его каким-то образом забрал в деревню добрый бауэр. Там, на его ферме за пропитание, работали до конца войны еще два француза и девушка-полячка.
Батя с теплотой потом вспоминал того хозяина. Бауэр никогда не распускал руки и кормил сносно, учитывая скудный военный рацион даже в богатом некогда рейхе. Он даже выдал хлопцу старую пуховую перину, чтобы укрываться ночами, потому что в Германии в домах тогда не топили, даже зимой. Плюс почти за три года отец сносно научился разговаривать по-немецки. Единственное требование бауэра – «орднунг унд дисциплинен».
Моему отцу повезло еще и потому, что фронт через ту деревню не проходил. Единственное, чего все боялись, чтобы летавшие тучей над их местечком американские бомбардировщики не сбросили свой смертоносный груз им на головы.
А в третий раз со смертью мой отец и товарищи по неволе разминулись в самом конце войны. Он никогда не забывал, как домой быстрым шагом возвратился их немецкий хозяин и велел убегать в лес, что сразу за дорфом, то есть деревней: «Шнелль, шнелль!!!».
Когда он вместе с французами и полячкой, схоронившись в зарослях, наблюдал за деревней, туда вскоре въехали три гитлеровских мотоцикла с колясками и легковая машина. Как позже выяснилось, они вроде нагрянули спешно «зачистить» местность от интернированных. Зачем это было нужно – непонятно. Но не суть, потому что, похоже, каратели из пленных никого уже не нашли.
И тут с двух сторон в деревню спустя полчаса заезжают американские броневики и грузовые «Студебеккеры». Было страшно, но юношеское любопытство взяло верх.
Американцы, стоящие у своих машин, не обратили на невысокого паренька, казалось, никакого внимания. Зато, когда вдруг из какого-то дома вышел ничего не подозревающий немецкий офицер, американцы схватились за оружие. Немец – бежать, но янки кричат ему: «Цурюк, ком-ком!». А тот еще быстрее припустил. Остановился и поднял руки только, когда один из американцев дал очередь по-над головой.
Об этом я узнал уже взрослым, потому что, повторяю, папа не очень-то про то вспоминал и рассказывал. Скорее всего, потому что на человека, побывавшего в плену, будь он взрослым или даже малолетним пацаном, наши органы и ответственные товарищи долго еще посматривали косо даже после войны.
Помню, как-то я достал из кармана американские сигареты с верблюдом на пачке. А мой батя, заядлый курильщик, завязавший с этим делом из-за болезни легких, с грустной завистью проронил: «О, «Кэмел»…
Странно. Откуда ему, всю жизнь смолившему сначала «Беломор», а потом «Столичные», известна классика заокеанской табачной промышленности? Оказалось, что такими же сигаретами и пивом его часто угощали американцы в гаштете, куда после освобождения, бывало, заглядывал и мой молоденький батяня.
Он маялся от вынужденного безделья еще месяца три, продолжая жить у своего бауэра, пока американцы не объявили о передаче пленных советской стороне. Тут мой папанька прибарахлился, набрав целый чемодан всяких немецких штучек в брошенных окрестных домах. Думал, что явится на свою родную Украину как кум королю. Но на фильтрационном пункте особисты, зашвырнув его трофеи на гору таких же баулов, сначала тщательно допросили, а потом велели встать в колонну по четыре таких же, как он, бывших пленных. И топать пехом прямо до СССР. Так они и шли с полевой кухней, под конвоем до самой Тульской области на угольную шахту. Там же, в шахте, ему пришлось вкалывать несколько месяцев, пока не сбежал оттуда с другом. Охраняли их не очень сильно, разрешая иногда выходить в поселок за покупками. Словом, сбежал без всяких документов, не очень задумываясь о последствиях. Впрочем, таких как он беспризорников после войны было полным-полно повсюду.
Потом судьба забросила его аж в Дагестан, где он, с другом, работал за кров и стол у какого-то зажиточного горца. Пока был там, написал наугад по старому адресу сестры, и она – о, чудо – ответила. Мол, Гриша сейчас живет на Кубани, а я тут, дома с мужем, одна. Ведь родителей к тому времени уже давно на свете не было.
Отец, недолго думая, залез на крышу товарняка и поехал в Тимашевку. Ну, а здесь старший брат Григорий, имевший уже определенный авторитет, помог отцу как-то выправить документы. А затем устроил работать прицепщиком в тракторную бригаду в совхоз Тимашевец. Аккурат в то место, где сейчас стоит мой дом, в котором я и пишу эти строки.
Но это уже другая история.
Автор Александр МИРОНЧУК.
Фото из семейного архива.
