Быль

(Фамилии изменены. В основу положен рассказ майора ФСБ  Н.Л. Левченко (работал в Тимашевском отделении УФСБ). Консультант – полковник милиции П.Н. Семешкин).

– Иса! Ты зачем привязал зеленый бантик на мушку?

– Так угодно Аллаху. Через зеленую прорезь больше русских убью.

– Ай, молодой. Неправильно говоришь. Ветер дунет – и промахнешься. Винтовка тебе не марушка (девушка, от автора), косынка не нужен.

– Аллах поможет, дядя Муса! Руку утвердит.

– Так глазом не увидышь. Тебе камандыр сказал? Не сказал. Зачем от себя придумал? А завтра на дуло сапог натянешь, сушить его надо.

– Дядя Муса! Я храбрый. И ловкий. Меня удача любит. Я растяжки всегда первым вижу. Ты согласен?

– Хвастаешь, Иса. И отец твой был хвастун.

– Не трогай мой атэц, дядя Муса! Я знаю, что ты младший, он тьебя  по соплям бил. Он герой. Он школу взорвал и попа русского побрил. Если б Хоттаб был живой, он бы стал у него кассиром. Хоттаб говорил. Когда хоронили. Буркой своей накрыл покойный отэц. Ты знаешь!

– А ну, пойдем до камандыр! – потребовал Муса.

– Пойдем, дядя Муса, я не боюсь.

Оба идут. В развилке дерева, на доске сидит умный камандыр, режет кинжалом помидор на четыре части, солит щепоткой пальцев и кладет в рот, задирая бороду, чтоб  сок не капал. На плече – радиостанция, на коленях – Калаш. Муса немножко боится камандыр, он араб, что у него на уме – лишь Аллах знает.

– Камандыр! Иса говорит, на мушку надо бантик вешать зеленый. Это нехорошо. Ветер дунет – пуля мимо. Я ему говорю – пускай камандыр скажет!

Камандыр исподлобья косится на Ису, отвечает:

– Я сказал! Не надо бантик. На мушку – нет, на мизинец  надень. Если хочешь.

Тренькает радиостанция. Камандыр вздрагивает и как бы отталкивает своих бойцов рукой, чтоб ушли. Подносит “трубу” к уху. Слушает.

Иса и Муса идут к отряду. Иса был раньше студентом в институте, в лесу недавно, мечтает кого-нибудь убить из врагов. А дядя Муса – слесарь по сельхозтехнике, потом машины отбирал у русских в Грозном и торговал запчастями при Дудаеве. Басаев ему сказал:  настоящий мужчина теперь в лесу, пока не прогоним федералов. И дядя Муса ушел из дома, шатается уже четвертый год. Он верит Шамилю, как дальнему родственнику. Шамиль – брат, от общего предка, Шамсуддина. Он  заговоренный, ни пуля не берет, ни снаряд. Не могут русские поймать. Русские глупые. Не знают гор. Начальство у них продажное, детей посылают против Мусы. И свои люди везде есть. Русский шаг ступнет –  уже ясно, куда посылают. Делай засаду, камандыр!

Дядя Муса шел и так размышлял. Он чувствовал, что скоро будет “дело”, недаром рация у камандыр зазвякала.

Через полчаса связной  бесшумно обошел всех, говоря: “Общий сбор у камандыр!”. Дядя Муса потушил сигарету об каблук сапога, сказал племяннику:

– Айда, Иса. Аллах  в  мой душа, а не в тряпка. Я сказал.

Иса торопливо прячет тушенку в харчевую сумку пояса, на котором  уже висят баклажка с водой, две гранаты, острый десантный нож в футляре. Остатки пищи выбрасывает под чинару, говоря: “Лиса поест”. Дядя Муса этим недоволен, так как любой след может послужить врагу. Но некогда, и вряд  ли сюда отряд вернется. После “дела” всегда  “камандыр” меняет дислокацию. Пусть русские наткнутся на бивуак, понюхают гнилую пищу.

У развилистой липы уже собрались начальники “троек” и “десяток”, оживленно говорят по-чеченски. Бойцы подходят и садятся на траву, прислушиваясь к говору. Каждому хочется понять, какое будет задание. Командир-араб мельком оглядывает всех, как бы подсчитывая каждый “штык”. И начинает объяснять задачу. Всем надо пройти шесть километров по лесу, устроить засаду возле мостка. Через три часа там появится военный автомобиль “Урал”, (так передал “наш” русский из штаба) надо подорвать машину вместе с ментами. И никого не жалеть. Чтоб неповадно было лазить по аулу да шмонать каждый подвал. Бойцы возбуждаются, вскакивают и потрясают автоматами, кричат: “Аллах Акбар!”. Лица  бойцов красные, продубленные, злобно сверкают зубы в курчавых бородах. Собственный летописец снимает на видеокамеру эту сцену. Для истории и для отчета перед спонсорами-единоверцами.

Вскоре отряд идет, протаптывая тропинку, в линии первого следа. Иногда ветки стегают по голове, кто-то по-русски матерится, потому что по-чеченски – грех. Иса идет за Мусой, тот жалеет племянника и никогда не посылает впереди себя. Брата не уберег, а что скажет его жене, если с Исой что случится? “О, Аллах! Если решишь взять душу племянника, молю тебя, возьми меня в небеса вместо Исы, ты знаешь: все равно я бездетный. Самый тяжкий грех – прервать наш род. Не допусти до такого несчастья, о, Аллах!” – горячо молится про себя  Муса, задирая голову вверх, в просвет деревьев.

Исе, в свою очередь, досадно, что впереди маячит широкая дядина спина. И двигаются его могучие лопатки, ничего впереди не видно. “Вечно он впереди, хочет славы себе побольше заработать, а племянника затирает”. Так и хочет он крикнуть: “Прочь с дороги, жирный боров! Из-за тебя никогда я не смогу показать Храбрость”. Иса – воин Аллаха. Смелый, ловкий, крепкий, как ясень. Он идет и мечтает, сколько русских гяуров сразит. Так угодно Аллаху! В темных глазах Исы мечутся искорки воображения: он первым кидает гранату  в “Урал”, первым строчит по прыгающим фигурам. Все быстро кончается, никто не дернет ногой. Иса – победитель! Потом его хвалит “камандыр”, хлопают и обнимают, как равного, бывалые бойцы…

Но у Аллаха – свои неисповедимые замыслы.

…Ваххабиты пришли за час до назначенного времени, рассредоточились в “зеленке” по обычной схеме: подорвать автомобиль спереди, а с боков и сзади открыть огонь в определенном секторе, чтобы своих не перестрелять. То есть пули полетят в обреченных с трех сторон. Никто не спрячется за машиной. Все умрут! Так угодно Аллаху! Потом можно будет добить, кто шевельнется, собрать с них ценности,  документы. Муса лег рядом с племянником за деревом, так, что оказался поближе к машине. Пусть пули русских, в случае чего,  попадут в него, а не в Ису! Он подбадривающе оглянулся на Ису, велел снять  автомат с предохранителя, убрать ветку, что могла помешать обстрелу.

– Иса! Длинных очередей не делай, надо короткими, точней будет. Я знаю! – напутствовал он родственника. В ответ Иса отбросил ветку, оскалил зубы, говоря:

– Я тоже знаю! Всех убью! Я ловкий, как атэц!

…”Урал” полз медленно, колыхался и переваливался на выбоинах, видно, неплохо груженый. Вспышка взрыва неожиданно ослепила чеченцев ярким снопом дьявольского огня, лишь спустя донесся мощный и грозный звук. Это отработали свое задание подрывники. “Урал” дернулся вперед, его двигатель взлетел и вывалился на обочину, передние  колеса вспыхнули, черный дым буравом  заклубился вверх и в сторону. Не слушая дядю, Иса выскочил из укрытия и побежал к русской машине. Из заднего борта выпрыгивали, как горох, маленькие фигурки и тут же поникали от кинжального огня. И уже горел синий брезент, скручиваясь в бурые обрывки. Иса на ходу строчил, его пули то били прямо у ног, то неслись веером в небо. Он не в силах был снять палец со спускового крючка. Не добежав метров двадцать, Иса увидел бледные лица светловолосых. Его потрясло, что это были не милиционеры, а его совсем юные ровесники. Может, студенты? Необстрелянные воробьи. Иса зачем-то отшвырнул автомат, запутался рукой в своем поясе и вдруг почувствовал удар и горячую боль в левом боку живота. Он стал валиться на здоровую сторону, инстинктивно ухватясь за теплое место. Сквозь пальцы потекла непривычно яркая кровь на придорожный мусор. Что-то кричал дядя Муса, наблюдая за племянником, но не высовывался. Оказалось, следом подошли два бронетранспортера гяуров, отсекли ваххабитов от догоравшего “Урала” и рассеяли их по лесу. Предатель штаба был выявлен, послана помощь.

Поле боя, вернее, избиения, осмотрели парни-санинструкторы. Поскольку на шее Исы пульсировала слабая жилка, его вместе с несколькими тяжелоранеными, но уцелевшими повезли в Ханкалинский военный госпиталь. Медицина обязана быть гуманной.

Военный хирург Станислав Матюгин третий месяц кантовался в командировке. Сам он был кубанский, из Тимашевска, пожелал поднабраться опыта в боевых условиях, чтобы повысить классность. И оперировал искалеченных гражданских и военных, кого привозили. В день было иногда пусто, а то и до шести операций. Некогда было перекурить.

Он развалился на продавленном диване ординаторской и наслаждался табачным дымом, пытаясь пускать кольца. Высокий, худой, с мослаковатым лицом и жилистыми пальцами, он был остроумен и донимал медсестер шуточками, чтобы отвлечься от больничной рутины. Каждый день, наблюдая за искалеченными молодыми людьми, он про себя чертыхался в адрес тех, кто посылал их на бойню. Но сам уже не испытывал страха за свою жизнь. Страхи были позади. Дело в том, что в первую свою командировку, сюда же, в Ханкалу, его захватили на рынке неизвестные, посадили в подвал и потребовали выкуп. Хозяина звали Муса. Злой, бессердечный. Выродок какой-то. Он грозился зарезать как барана, если не будет перевода. “Откуда возьмет моя семья такую сумму?” – ставил вопрос Станислав, получая в ответ кулаком под дых. Падал на пол и замирал, ненавидя этого нехристя-выродка. Муса говорил: “Жду до Рождества, а потом убиваю, понял? Тебе жалко вонючие деньги, а мне не жалко твой собачий жизьнь!”

Станислава освободили федералы за неделю до Рождества. Если б Муса не уехал на похороны брата, он бы не упустил добычу, перевез бы куда подальше. Так что Матюгину повезло. В госпитале отлежал неделю, немного восстановился. Отпустили домой. А там узнал неожиданно, что жена его бросила, увезла дочурку неизвестно куда. Станислав захандрил, стал пить, ушел с работы. И быстро скатывался до ступеньки бомжа.

Но что-то его остановило. Через год Станислав обратился с просьбой послать опять в Ханкалу. Тянуло его к прежней опасной жизни, мечтал повстречаться с Мусой и поквитаться. И даже сунул взятку одной «крысе», собиравшей негласную дань с добровольцев. “Оно” думало, что все “вербуются” под пули за большим рублем. Значит, пусть  отстегивают! Иначе завербует других. За воротами стоит немало.

В госпитале не доставало хирургов. Матюгина приняли, впрягли в работу. И стал он жить от операции до операции, радоваться передышкам, кайфовать на диване, пока не позовут. Работа есть первый долг, нельзя ее предавать. А так называемый “внутренний мир” свернулся в нем, не давая расслабиться, пустить нюни. Он все отодвинул от себя, гнал сумные (смущающие) мысли, старался  казаться  веселым, невозмутимым, не  показывать боль души, нанесенную предательством жены и воровством дочери.

В ординаторскую вошла беленькая, пышненькая операционная медсестра Юля, говоря с порога:

– Абрека привезли, пойдемте, Станислав Юрьевич!

Матюгин пружинисто поднялся, хрустя коленями, пошел впереди своей подчиненной. В операционной, накрытый простыней до подбородка, лежал на  боку постанывающий молодой чеченец.

– Посмотрим, что тут у нас, – сказал хирург, отворачивая мокрую красную простыню, одновременно махнув сестре и анестезиологу приступать. Осмотрев ужасную развороченную рану, Матюгин понял, что операция вначале не будет сложной, так как чернел краешек железяки, похожей на ручку ножа-финки. А вот зашивать придется много, пробит толстый кишечник: часть нисходящей ободочной и сигмовидной кишки. Лицо раненого кого-то ему напоминало, было бескровным, дыхания почти не было. Хирург уже составил мысленно ход операции, подождал полного действия наркоза и приступил освобождать от тканей болванку. Оказалось, она прошла меж ребрами и прочно ими удерживалась. Надо было подкопаться к ней снизу, затем иссекать хотя бы одно ребро. Расшатывать и вытаскивать. Еще неизвестно, не застряла ли она в позвоночнике?

Через двадцать минут, разогнувшись, чтобы сестра промокнула со лба пот, Станислав Юрьевич посмотрел  в окно. Снаружи  приплющилась к окну физиономия его мучителя Мусы, одетого в серый объемный пиджак. Наклонившись к сестре, врач шепнул ей:

– Юля, не оборачивайся. В окно заглядывает бандит. Через минуту выйдешь и сообщишь охране. Осторожно, не спугни.

Юля лишь зажмурила веки, давая понять, что исполнит.  Хирург опять наклонился над телом, но так, чтобы не было видно его лица тому, кто в окне. “Господи, хоть бы меня не узнал!”, –  говорил про себя Станислав Юрьевич, отгоняя болезненные подробности своего подвального плена и сосредоточиваясь на операции.

Инструменты звякали о стерильный поднос. Хирург подумал, что у бандита есть и оружие, то есть операция – под  прицелом. Но почему он сюда пришел? Чем-то дорог ему раненый? Взглянув еще раз на безжизненное лицо юноши, Матюгин догадался: “Это же родич Мусы!”.  Теперь он заметил сильное сходство. Молниеносно проскочила мысль: “Не настал ли час расплаты?” Но тут же отогнал ее. Раненый не причем, надо его спасать, как велит честь врача. Перекусив ребро на хрящевой части, хирург осторожно извлек его наружу, отсоединяя от осколка. Теперь расшатывать осколок пинцетом!

И вдруг что-то его остановило. Лицо мгновенно побелело. В растерянности он сорвал с лица марлевую повязку, посмотрел на своих помощников, не увидел среди них медсестру и сказал:

– Все немедленно выйдите из операционной! У него в животе – боевой взрыватель от гранаты РГ-10. Разнесет всех к чертовой бабушке! Я видел такие у ваххабитов. Удаляйтесь – и  саперов сюда!

В окне Мусы уже не было. Станислав Юрьевич сообразил, что медсестра уже доложила охране. Пока раненый был в прострации, хирург тоже вышел в коридор покурить, лихорадочно соображая, как быть дальше? Спасать этого бандита? Можно лишиться  жизни – вдруг рванет? И надо же? Как угораздило. Такой случай войдет в учебники военной хирургии!

Внезапно послышались несколько выстрелов за окнами, выкрики. Он догадался: Мусу ловят.

Когда выбросил окурок в урну, заметил, что руки трясутся. Подошли начальник госпиталя с еще двумя коллегами. Втроем осторожно приблизились к телу Исы, чтобы осмотреть уникальный случай. Начальник распорядился:

– Добавьте ему наркоза. А то вдруг шевельнется – и бабахнет!

– А мне что делать? – спросил Матюгин.

– Ты начал – и заканчивай. Бог не выдаст – свинья не съест. Пройдет успешно – к ордену представлю!

– Да ну вас! Причем тут орден? – вяло махнул рукой хирург. Начальство удалилось, на ходу отдавая распоряжения действующему персоналу. Началась эвакуация всего крыла здания, верхних этажей. Больные ковыляли по коридору, спускались по лестнице. Им сказали, чтобы не было выкриков, есть реальная опасность взрыва здания. За десять минут вытащили и тяжелых вместе с кроватями. Здание опустело. Станислав Юрьевич услышал гулкие шаги: шло звено саперов, одетых в тяжелые бронированные балахоны. Старший спросил:

– Что тут у вас?

Хирург объяснил. Старший еще с таким случаем не сталкивался и лишь сказал:

– Ни фига себе! – проходя в операционную. Матюгину велел войти следом, объяснить поподробнее. Анестезиолог тоже вошел, так как мог понадобиться в любую минуту, если раненый начнет шевелиться. Трое мужчин, стоя над телом чеченского юноши, соображали, что им делать дальше, чтобы закончить операцию успешно. Сначала надо было обезвредить взрыватель. Боевая пружина внутри могла в любой миг развернуться и высвободить энергию взрыва. На кон поставлены жизни минимум четверых. Сапер понял, что хирурга нельзя отпускать, так как боеголовка была внизу, застрявшая в ране. Одновременно надо освобождать ее от застревания и раскручивать. Хирург будет действовать в теле, а сапер – с взрывателем.

– Принесите еще два балахона! – распорядился, облизывая высохшие губы, сапер. И добавил с нотками уважительности:

– Обоим докторам!

Анестезиолога и Станислава Юрьевича обрядили в одежду подрывников. Хирург подумал, что в случае взрыва все равно пострадают его руки и лицо.

…И потянулось медленно время. Точнее, для тех, кто находился за дверью в коридоре. Матюгин сосредоточенно работал, отгоняя от себя мысль: “Вот сейчас рванет!” Сапер и анестезиолог следили за его движениями, причем анестезиолог невольно отшатывался каждый раз, когда жест хирурга казался ему небезопасным. Круговыми движениями хирург прицельно иссекал живую плоть, высвобождая железо. “Спокойней! Спокойней!” – увещевал его сапер, ожидая момента, когда он захватит своим инструментом взрыватель. И на всякий случай открыл окно, крикнул своим, чтобы никого снаружи не оказалось, если придется выбрасывать опасную штуковину.

Нервы хирурга натянулись до предела. Им овладела священная профессиональная приподнятость, когда одновременно сочетаются предельная внимательность и осторожность с продвижением скальпеля. В груди зародилось слабое дрожание, как отголосок басовой струны чудного инструмента – человеческой души. И это приподнимало настроение, разгоняло страх. “Господи! Дай, чтобы все окончилось благополучно. Я тебе свечку поставлю!”, – молил неверующий хирург, уже догадываясь, что взрыва не будет. Скальпель подчистил хрящи, ослабил хватку зажима чужеродной детали. Чеченец лежал бледный, как смерть, очевидно, ничего не чувствуя. Кровь на ране сочилась, почти не прибывая, а пульс на экране осциллографа был редкий, на нижнем пороге возможностей.

Сапер был левша. Перекрестился правой рукой, а левой осторожно захватил в специальные щипцы взрыватель, не нарушая его положения в пространстве. И отделил от тела  раненого! Лицо его тоже было бледное. Понес к подоконнику, глядя, чтоб не споткнуться, бережно опустил опасную ношу в бронированный ящик, который ему подставили снаружи. Взрыватель цокнул об дно. Не взорвался. Ящик с предосторожностями унесли к грузовику. Вывезли к горе и там обезвредили. Рванул, как и положено, не слабо.

У Станислава Юрьевича внутри все расслабилось. Он еле доковылял до ординаторской и плюхнулся на диван, раскуривая на ходу сигарету трясущимися пальцами. Медсестра бежала за ним следом, пытаясь вытереть со лба пот. Прооперированного повезли в реанимационную палату. Матюгин не верил, что операция шла час двадцать минут. Ему казалось – очень быстро!

– А что бандит? – спросил он помощницу.

– Подстрелили. По ногам его. Оперирует Бондаренко в свободной палате.

– Вот гад! Наконец-то отгулял. А сколько он зла причинил нашим ребятам.

– Так вы его знаете?

– Да, знаю! Муса звать. В подвале меня держал, как Жилина и Костылина, – сказал Станислав Юрьевич, ощущая, что исчезает его давнее зло на неприятного человека. Пусть теперь следователи, суд им занимаются. “Наверно, мы, русские, генетически не подготовлены к мстительности. Пусть мстит Господь. Мне отмщение, и аз воздам!” – думал Станислав Юрьевич, с удовлетворением ощущая, что тело разогревается, озноб страха тает.

Дня через два он навестил Ису и Мусу. Оба родственника лежали  вместе, у дверей стояли двое охранников. Иса был бледен, лежал на высокой подушке, на спине. Глаза ввалились, борода подросла и подчеркивала неважный вид. Он не знал, почему так долго шла его операция и сколько переживаний всем доставила.

Муса, узнав, вздрогнул и тоже слегка побледнел. “Остатки совести у него есть”, – подумал врач. И спросил:

– Узнаешь?

Муса завертел головой и даже глазами завращал, видно, подыскивал, как ответить.

– Аллах меня наказал! И ты прости мьеня. Шайтан попутал. Я твой должник. Ты Ису спас. Сажай мьеня в подвал! Любую кару приму!.. Ай, какой глупый был!…К Кадырову пойду! Русских защищать буду. Камандыр-араб, за “зелень” воевал. А нам не надо! В лес тепьерь не пойду, Муса умный стал. Прости! Для тьебя чего хочьешь исделаю…

Говорил он искренне и горячо. Хотя, быть может, и с восточной хитростью. Иса застонал и ворохнулся. Муса кинулся поправлять ему подушку. “У чеченцев сохранились родственные отношения, не то, что у русских”, –  позавидовал Станислав Юрьевич, выходя из палаты. Мусе не собирался мстить, пусть отвечает закону. Что заслужил, пусть то и получит.

…Когда Иса и Муса поправились, их передали в распоряжение следователей. Затем судили. Ису оправдали, так как никого не убивал, а попал к бандитам по глупости. А Мусе дали три года “общего режима”. И он распорядился, чтобы племянник оформил дарственную на “Жигули” для  хирурга от Аллаха, Станислава Юрьевича Матюгина! Иса так и сделал, пригнал белую “десятку” в Тимашевск и вручил  доктору.

Через год пришел и орден “За мужество”. Так что, дорогие тимашевцы, всматривайтесь во встречных прохожих. Кого увидите с орденом, тот и есть Станислав Юрьевич Матюгин.

ВИТАЛИЙ КИРИЧЕНКО.