Война глазами ребенка.
Из воспоминаний Заслуженного учителя Российской Федерации
В.Р. Покинько, г. Тимашевск.
(Печатается с сокращениями).
СТРАШНЫЕ ДНИ ОККУПАЦИИ
Родом я из старой казачьей станицы Усть-Лабинской, раскинувшейся на правом высоком берегу реки Кубани. Наша семья проживала в старой дореволюционной постройки однокомнатной хатёнке. Местность эта холмистая, поэтому наша улица спускалась вниз к реке… Здесь и прошли мои детские годы, здесь и застала война.
Был я ещё слишком мал, чтобы упомнить первые дни войны, но зато в памяти отчётливо сохранились отдельные эпизоды, связанные с периодом оккупации. Наша хатёнка стояла метрах в 10-15 от шоссейной дороги из Краснодара на Майкоп. Именно по этой дороге отходили части Красной Армии, и по ней фашисты наступали. По тем временам это было очень оживлённое место, где происходили многие драматические события.
Я ходил в детский сад, который работал до последнего дня перед приходом немцев. Мама работала в ту пору в столовой предприятия «Элеватор». Никого с работы не отпускали до последнего часа, так как надо было уничтожить всё оборудование, запасы продуктов. Меня привела к хате работница детского сада, а сама побежала к себе домой. Сижу я на завалинке у хаты, а по дороге движутся колонны отходящих войск. Ко мне иногда подходили незнакомые солдаты, целовали, гладили по головке и, помахав на прощание рукой, продолжали свой путь. Лишь ближе к вечеру прибежала домой мама, вместе с ней пришла и старшая моя сестра, которой в ту пору было около двенадцати лет. Раздался страшный взрыв. Это наши подорвали мост через Кубань, чтобы приостановить продвижение врага. А нам теперь оставалось ждать его прихода.
…Послышалась беспорядочная стрельба, затем промчались мотоциклисты, появились грузовые автомобили. Стоял страшный грохот, лаяли собаки. Солдаты двинулись по улочкам, стреляя в собак. Почему-то стали рубить деревья, даже фруктовые, валить заборы. Лишь позже родители объяснили, что немцы боялись внезапного нападения партизан…
…Так начинались первые, самые страшные дни оккупации.
А на другой день, ближе к вечеру, послышались крики, лай незнакомых собак-овчарок. Мы выскочили на улицу. По направлению к крепости немецкие солдаты с большими собаками вели группу каких-то людей. Мама прошептала: «Это евреев повели на расстрел». Со всех сторон стали сбегаться люди, многие плакали. Помню, одна женщина в колонне сняла с себя большой платок-шаль и бросила его в толпу. Вероятно, увидела знакомого человека и решила оставить о себе память. В группе арестованных было несколько маленьких детей и подростков.
Крепость расположена всего в метрах трёхстах от нашего жилья. Это военное укрепление, построенное ещё под руководством А.В. Суворова, со всех сторон окружено глубоким рвом, на дне которого и была вырыта большая яма-могила. К ней и подвели арестованных. Мы же находились наверху и, свесившись, смотрели вниз. Арестованные стали почему-то снимать с себя верхнюю одежду и подходить к краю ямы. Послышались выстрелы, крики, и мы в страхе бросились бежать домой. Лишь вечером сестра Тая сказала, что видела среди арестованных своего одноклассника Мусю Пинкензона. Этот мальчик из семьи беженцев лишь недавно был определён на учёбу в школу №1, поэтому мало кому был известен. Значительно позже узнали мы о последних минутах этого героя-пионера. Муся хорошо играл на скрипке, никогда не расставался с ней и когда его с мамой выгоняли из дома, он всё же успел взять инструмент с собой. Он знал, что сейчас будет убит, но попросил офицера сыграть перед смертью на скрипке, и тот благосклонно разрешил. Став у самого края ямы, Муся взмахнул смычком своей скрипки и заиграл «Интернационал» – гимн нашей Родины того времени. В ярости офицер выпустил всю обойму в смелого мальчишку, а упавшую скрипку растоптал и швырнул в яму, где уже лежал её мёртвый маленький хозяин.
После войны на высоком берегу Кубани воздвигли памятник погибшим станичникам в годы оккупации с барельефом мальчика-скрипача…
…Если на первых порах немцы, да и румыны были сыты, более-менее опрятны, то в январе 1943 года это уже были злые, полуголодные, завшивевшие вояки. Иногда поздним вечером они бесцеремонно вваливались в нашу хату, притаскивая с собой дрова и мешки с соломой, топили печку до такой степени, что металлическая часть становилась красной. Тогда они, не обращая никакого внимания на нас, снимали с себя всю нижнюю одежду и под гомерический хохот «прожаривали» нижнее бельё, уничтожая вшей. Забившись под кровать, мы вынуждены были на всё это молча смотреть, а после их ухода начинать всё убирать, мыть, чтобы не заразиться.
В то время наши самолёты часто стали бомбить переправу через Кубань, а так как наша хата стояла неподалёку, то снаряды разрывались прямо возле неё. Долгие годы после войны огромные ямы от бомбовых ударов зияли вокруг нашей турлучной хатёнки, но Бог сохранил нас от гибели…
ЖИЗНЬ В СТАНИЦЕ ПОСЛЕ ОККУПАЦИИ
Уходя из станицы, фашисты оставили кровавый след. Десятки мирных жителей расстреляли. Зарево пожаров стояло над станицей, особенно в районе железнодорожного вокзала, элеватора, маслозавода. Все с нетерпением ждали прихода наших. И когда послышались ликующие возгласы: «Красные идут!», все мы выскочили из хаты, однако никаких «красных» не было. По шоссе двигались машины с обыкновенными солдатами. Я всё допытывался, а где же «красные», но все почему-то смеялись…
Казалось, что с уходом врагов жизнь сразу наладится, но война продолжалась, мужчин практически не было, поэтому пока никто не приступал к восстановлению разрушенных зданий. Так и стояли многие из них обугленные месяцы и даже годы. Повсюду появились землянки, в которых теперь жили люди…
Ближе к лету, когда потеплело, началось перезахоронение останков погибших во время оккупации и при освобождении станицы. Много людей собралось возле полуразрушенных зданий тюрьмы, когда выносили в гробах останки живьём замурованных немцами наших военнопленных. Всех захоронили в братской могиле здесь же в крепости…
Бомбёжек уже не было, но всех нас теперь мучил голод. Все питались, кто чем сможет. Немного лучше стало к лету, когда появилась зелень, но фруктовых деревьев ведь не было, не на что было надеяться. Имелось несколько засеянных ячменём и пшеницей полей, но они охранялись круглосуточно специальными людьми-«объездчиками», которые никого не подпускали даже к тем участкам, где уже скосили урожай. И всё же нам иногда удавалось проникнуть и собрать хоть несколько колосков. Сколько радости испытывал, когда мама растирала эти зерна и получалась горсточка муки, из которой она могла приготовить суп-«затерку», без картошки, без приправы…
Закончилась война. Отец не вернулся с фронта – погиб в 1943 году. Бедность была страшная. Навсегда остался в памяти первый день учёбы в школе. Мама сшила мне из какой-то тряпицы сумочку вместо портфеля, но и в неё укладывать было нечего. Учебники и тетради отсутствовали. Зато сестричка подарила мне по случаю праздника красное яблочко. Уж не знаю, где, каким образом ей удалось его достать, но это был для меня незабываемый подарок. Вот так и стоит перед глазами это яблочко, хотя прошло с того времени более шести десятков лет.
Школа размещалась в хате из двух комнат, в которых и проходили первые занятия. Стояли несколько лавок вместо парт и классная доска. Первой моей учительницей стала Проскурякова Екатерина Петровна, которая долгие годы оставалась моим наставником.
Писать было не на чем, поэтому приносили из дому старые книги, газеты, обрывки каких-то бумаг – всё это использовалось вместо тетрадей. Не было ученических ручек, но нам давали стальные «пёрышки», мы их прикручивали к палочкам и писали. Чернила делали из смеси сока бузины и сажи…
Страшнее всего были голодные месяцы 1946 года, когда сильная засуха охватила всю Кубань. Пропал урожай зерновых. Не было овощей и фруктов, в магазинах тоже пусто. На улицах появились первые трупы умерших от голода людей. Опухшие от голода дети бродили по улицам в поисках съестного, цепляясь за заборы, чтобы не свалиться. Кое-как мы добирались до берега Кубани, пытаясь выловить рыбёшку или рака. А чаще всего нам приходилось ограничиваться кореньями растения «солодки», с помощью которых хоть немного притупляли голод. Удивительно, но наша семья выжила. Нас поддержала «макуха». На станичном маслозаводе люди ее как-то добывали, хотя и там действовала охрана. Несколько кусков макухи удалось раздобыть и маме. Вот эти небольшие кусочки и спасли.
Ещё одно воспоминание связано с теми страшными годами: страх перед «чёрными воронками», машинами, на которых приезжали по ночам арестовывать несчастных голодных людей. Это были сотрудники НКВД, которые забирали человека, ничего не объясняя родственникам. В конце 1946 года ночью неожиданно арестовали нашего соседа, которого недавно демобилизовали из армии, и он уже немного поработал на маслозаводе. Крики и слёзы долго ещё слышались из этой хаты, но кто мог помочь семье, оставшейся без кормильца. Лишь через десять лет возвратился он с Крайнего Севера, где чудом выжил в одном из лагерей. Рассказал, что причиной его ареста послужил анекдот немного политического характера, который он по наивности рассказал своим товарищам по работе…
Нашей семьи не коснулись репрессии, но боялись мы каждой машины, которая останавливалась возле нашей хаты.
Так и проходили год за годом в нищете, бедности. И всё же мы верили, что наступит «праздник» и на нашей улице.
В. ПОКИНЬКО
/Из книги «Тимашевск: между прошлым и будущим», изданной редакцией газеты «Антиспрут»/.
