Газеты ещё в первые дни января дружно прокукарекали год Петуха, хотя он начинается только в феврале, где-то девятого заполночь. Мы, впрочем, тоже решили сказать свое «кукареку», но, строго следуя петушьему правилу: кукарекать в строго назначенный час. Итак, жил-был…
…Среди двух десятков цыплят этот был самый нескладный и неуклюжий. Сутулый, малоподвижный, с длинной шеей и горбатым клювом, он напоминал старого задумчивого еврея, живущего своей запрятанной глубоко внутрь жизнью.
Цыплята ночевали в картонной коробке. По утрам я снимал с коробки покрывало и командовал:
— Завтракать!
Цыплята резво взлетали на борт коробки, спрыгивали на пол и потом также торопливо заскакивали, помогая крыльями, на другое возвышение, где их ждала куриная еда.
Сутулый сидел в коробке и не двигался, только через некоторое время, заметив, что остался один, начинал суетиться, примериваться так и сяк, наконец, неуклюже взлетал наверх и запоздало добирался до своих товарищей. Ел он без души и страсти, скорее машинально, все время как будто о чем-то думая.
— Сдохнет, — уверенно прогнозировал сосед.
Однажды сутулый, по обыкновению последним взлетевший на борт коробки, смотрел, как его жизнехваткие товарищи, спрыгнувши на пол, уже взлетают на возвышение, торопясь к еде. Он неловко потоптался на ребре коробки и вдруг, взлетевши выше обычного, полетел не на пол, а сразу на возвышение прямиком к кормушке, опередивши таким способом всех.
— Э, да он башковитый малый! — восхитился сосед. — Прямо Соломон! Нет, этот не сдохнет!
Он был петушок, а не курочка. Но в то же время как его ровесники уже охотно наскакивали друг на дружку в драках, скорее для разминки нежели дать всерьез по морде, а также норовили забраться соседу на спину в плане эротического опыта, Соломон к этому пристрастия не имел. Он был скромен и всегда уступал, ежели оказывался у кого на пути.
По каковой причине не терпящие уступчивости братья и товарищи начинали его лупить и делали это все охотнее, тем более что сдачи он не давал, и скоро его гоняли по всему курятнику как кота, и он, уже почти взрослый петух, спасался только тем, что целыми днями стоял возле гнезда несушек — священного места у кур, как у древних греков был священен храм, в стенах которого даже преступник оставался неприкосновенным.
Видя такую драму, пришлось выгородить место в другом помещении и перенести туда Соломона, обрекая его на одиночество.
Он был совершенно счастлив в своем новом местожительстве!
Кажется, он отличался глубоко артистической натурой и в одиночестве все время разговаривал сам с собой, представляя себя, наверное, в обществе прекрасных дам, расточая им комплименты, приглашая откушать яства, что, впрочем, делают и другие петухи, но по отношению ко вполне конкретным, а не воображаемым партнершам. Не боясь и не стесняясь меня, Соломон разыгрывал свои спектакли на моих глазах, без умолку болтая и делая, честное слово, прямо-таки галантные движения.
Между тем братья его научились кукарекать, все успешнее вступая в брачные отношения с взрослыми курами, дрались до крови за лидерство в гареме. С точки зрения хозяев они уже вполне достигли продовольственных кондиций, и по всему выходило, что первым предстояло назначить на лапшу Соломона как самого никудышного из потенциальных петухов.
— Ты хотя бы кукарекать научился, — пытался я ему внушить. — Вот, смотри: кукареку! — орал я на весь квартал, надеясь «завести» Соломона. — Ты же должен понимать, что каждый петух показывает своим кукареканьем, что он великолепно здоров, что он силен как бык, что все враги должны трепетать перед ним и что любая хохлатка задохнется под ним от любви! Ферштейн? Ну, давай: кукареку-у!
Не надо смеяться: клянусь, он понимал меня. По крайней мере, было отчетливо видно, что он ощущал энергию и напор, с которыми я это говорил, ему передавались мои эмоции, я чувствовал, как он заражается моим настроением, и однажды в ответ на мои усилия он весь как-то подобрался, сделал два шага вперед, вытянул шею, широко открыл рот и… тут же закрыл его. Но это была попытка!
И в другой раз как только я вошел, он сделался сосредоточенным, его шея вытянулась как-то особенно по-петушиному, и из него тонким дискантом исторглось:
— КУГУКУ!..
Ура! В этот день я отправил на лапшу одного из самых нахальных и драчливых его братьев.
А Соломон с той поры стал активно «распеваться» и скоро кукарекал очень прилично.
Время быстротечно, век петушиный совсем короток, и скоро из братьев Соломона остался лишь один бойкий и крепкий петушок, остальные ушли на составление продовольственной корзины хозяев. И настал час, когда нужно было выбирать между Соломоном и его братом.
Я запустил нашего отшельника в стадо поглядеть, что будет. Соломон был немедленно и жестоко избит своим братом, который успел почувствовать себя шахом и безоговорочным властителем гарема. Он осуществлял свою власть уверенно и твердо. Это и решило его судьбу.
Башка слетела с соломонова брата, а Соломон был провозглашен владельцем гарема. Без спору, в этом был риск. Может, еще правильнее это назвать откровенной глупостью хозяев. Но мы решили попробовать либеральную форму правления. В России, как известно, пробовали — неважно получается. А ну в курятнике?
Соломон правит уже несколько месяцев. Мы довольны. Он джентльмен не только наедине с собой. Приносят корм — он к нему не прикоснется, пока не убедится, что все приступили к трапезе. Курице нестись — он ее проводит и усадит в гнездо. Принеся яичко, курица раскудахчется, и он встретит ее и тактично поддакнет ей, понимая невинную дамскую слабость к хвастовству.
Теперь у него ответственная пора. Подросла новая партия цыплят, петушкам шестой месяц. Этакие лбы, но пока из повиновения не выходят, хотя он совершенно не применяет телесных наказаний. Напротив, старшие курицы по привычке часто дают петушкам подзатыльники, и Соломон может только изредка одернуть какую-нибудь из них: сильно, мол, не увлекайся. Так что педагогика у Соломона поставлена весьма искусно, а вот в политическом отношении непонятно что: с одной стороны вроде шахство и гарем, но и элементы демократии налицо: молодые петушки, некоторые уже выше шаха, смотрят на него совершенно без боязни. Но и без хамства, что совершенно удивительно, потому что так просто не бывает: у нас если ты никому не хамишь, то тебя обхамят непременно. И еще как не сказать: в шахские гаремы из мужчин допускаются исключительно евнухи, а тут молодая поросль, настоящие скинхеды, кровь волнуется, мускулы играют, но пока, тьфу, тьфу, тьфу, лишнего никто не позволяет, и ни разу Соломону не довелось вступиться за честь какой-нибудь из жен, в чем он, как мы понимаем, невеликий мастак.
Что будет дальше — судить не берусь. Молодые петушки постепенно убывают, заканчивая свой путь на хозяйском столе. Соломону должно становиться полегче. С одной стороны порядок у него образцовый. Если у соседа в курятнике вечные переполохи, вопли, драки, то у нас — тишина и благость, и все по делу. То есть, если «кукареку», то строго в свой час, как бой курантов. Если «кудах» — значит, в гнезде яйцом больше.
Но с другой стороны ситуация в любой момент может полететь вверх тормашками. Вдруг кто из молодежи догадается съездить Соломону в ухо, и сразу выяснится, что из него шах как из меня гинеколог, и никакой физической силы за ним нет, а есть только сила добрых отношений, на которую у нас привыкли плевать…
А чтобы и в самом деле нам взять всем и попробовать прожить год без агрессии, в доброте, как это пытается сделать петух Соломон, глупая необразованная птица? Попробовать, как он, обезоруживать друг друга добротой — неужели не получится?
Нет, не сдюжим, наверное. Больно много мы хотим. Зависти в нас много, жадности. У нас нет тех достоинств, которые имеет Соломон. Поэтому на своем личном подворье я объявляю не просто год Петуха, а год петуха Соломона.
Автор Григорий Тамбиянц.
