Ах, как быстро просвистела жизнь…
Людмилу Гурченко я знаю по экранам более полувека, прежде всего по фильму «Карнавальная ночь», он где-то примерно 1957 года, ей там меньше 20, но недавно на телеэкране современная Гурченко предстала моложе чем когда-либо.
Что же это такое делается на божьем свете? Как мы должны вообще относиться ко всему происходящему? Моему поколению довелось жить в простое и честное время, когда всё было понятно и логически проистекало из ситуации. В нынешнее время происходят вещи небывалые. Какие-то косметологи берут 70-летнюю старушку, кромсают её ножами или ещё каким-то образом делают её моложе, чем когда она ходила в пионерском галстуке. Поневоле начинаешь задумываться над тем, что ты, кажется, опоздал родиться в этом непостижимом мире. И, может, именно поэтому всё больше одолевает ностальгия по давнему прошлому.
В армию меня призвали в 1962 году на флот, где тогда служили четыре года. Учебный отряд был в городе Лиепая, в Литве. Сашку я отличил сразу, он был весёлый и общительный, мне же было не до веселья, четыре года службы маячили впереди мрачной бесконечностью. Поэтому с Сашкой у меня контактов практически не было.
Однажды наш взвод послали чистить картошку на камбуз. Ну, то есть в столовку, которая на полторы тысячи ртов, попробуй начисть, работы до трёх ночи. Около полуночи я без всякой задней мысли пожаловался Сашке, что вот в каких условиях приходится встречать день рождения.
– У тебя день рождения, старик? Так это же надо отметить!
– Не смеши меня. Как тут отметишь?
– Щас сделаем! Возьми жменьку морковки. Товарищ мичман, разрешите нам отлучиться в гальюн!
– Идите, семь минут вам!
Я взял, недоумевая, горсть нашинкованной моркови, и мы пошли будто бы в туалет. Мороз жал градусов 20, снег скрипел, мы пробежали плац и пробрались к занесённой снегом беседке, где Сашка пошарил под полом и вытащил четвертинку водки. У меня полезли глаза на лоб, но он мигом снял пробку, и мы по очереди из горла опростали бутылёшку, загрызая морковкой. Он вытащил ещё одну, подержал и вернул на место, сказав, что эта покамест пусть полежит. И мы побежали обратно на камбуз, весело неся в организме состояние внутреннего алкогольного комфорта.
Оказывается, пока мы, все салаги, привыкали к новым условиям жизни, Сашка деловито изучал обстановку. Как рассредоточено начальство, в каком месте безопаснее всего перемахнуть через забор, что находится сразу за оградою. Он успел много раз побывать в городе, разобрался, где что находится, убедился, что литовцы русских не любят, тем более военных, но с иными из них можно найти общий язык. В учебном отряде дисциплина была очень жёсткой, но Сашка легко находил бреши в безупречной, казалось, системе контроля над личным составом.
Четвертинка нас не сблизила, мы остались каждый сам по себе. После учебки оба попали на юг, в Феодосию. Там тоже служили порознь, но однажды оказались на одном противолодочном катере, который шёл ремонтироваться в Керчь.
– Слушай, надо осмотреться! – сказал он вечером, когда мы отшвартовались в керченском порту.
Я был не против, мы сели в тузик – двухвесельную шлюпку – и поехали обозревать окрестности. Мы увидели, как заходили в порт сейнера сдавать рыбу на приёмный пункт. Сашка подгрёб к одному из них и закричал:
– Ну как улов?
– Нормально, – отвечали с палубы рыбаки сухо и неприветливо, потому что в Сашкиных словах отчётливо слышалось: «Рыбкой не угостите?»
– Сашка, брось, уходим, стыдно!
– Да подожди ты!
Он подгрёб к другому сейнеру с тем же вопросом и получил тот же ответ. Было такое состояние хоть провались.
С третьего сейнера в ответ на его вопрос живо откликнулись:
– Ребята, гребите сюда! Возьмите наши котомки с рыбой и отвезите вон туда, где водокачка, видите? Мы туда подойдём через проходную, а то совсем начальство озверело, даже рыбки домой на жарёху не даёт. А вы потом вернётесь на сейнер, вам дадут рыбы, не волнуйтесь.
Мы отвезли котомки, вернулись к сейнеру, и нас тайным ходом через дейдвудную трубу, через моторное отделение провели в трюм, где штабелями стояли ящики с бычком. Сверху кран опускал в трюм поддон, рыбаки грузили на него ящики, наверху боцман орал на всех, крутой и злючий, а мы с Сашкой отбирали из ящиков самого крупного бычка. Во всей этой истории я был дуб дубом от начала до конца, не понимая Сашкиных замыслов, и потому я говорил:
– Сашка, хватит, сколько тебе нужно рыбы, мы уже набрали столько, что пять команд обожрутся.
Но Сашка не успокоился, пока мы не набрали полный морской чемодан – такой брезентовый мешок с ручками, который мы не без труда спустили в тузик и вернулись на катер.
Сашка сразу корабельного кока взял за шиворот: давай самый большой лагун (то есть кастрюлю) и всю соль, какая есть.
– Да зачем тебе? – спрашиваю с глубоким недоумением.
– Как «зачем»? Солить будем!
Идея мне совершенно не понравилась, коку тоже:
– Я не могу оставаться без соли, – сказал он.
– Будет тебе соль, успокойся, – сказал Сашка.
– Когда?
– Завтра.
– Где ты её возьмёшь?
– Не твоё дело.
– Ну, смотри, Сашка, если подведёшь!
Бычка мы посолили, а назавтра Сашка сказал:
– Поехали за солью.
– Куда?
– Искать будем.
– Ну как это «искать»? Как будто где-то её для нас заготовили.
Мы сели в тузик и пошли вдоль берега.
Разные предприятия выходили на берег керченской бухты, и среди них какой-то занюханный рыбзаводик, на задах которого высилась словно по Сашкиному заказу огромная куча соли, а в заборе напротив неё имелся пролом прямо как элемент сервиса. Мы без всяких препятствий зашли на территорию, набрали два мешка и втащили в шлюпку, для кока и для себя.
Бычок за сутки просолился, мы промывали его из шланга, нанизывали по сто штук на проволоку из заготовленной Сашкой катушки и развешивали сушить на тросовые леера – поручни, ограждавшие борта катера.
Здесь надо сказать, что командир нашего противолодочного катера был толковый офицер и хороший мужик, но, оставшись без начальства и жены над собою, он, как это называется, сорвался с цепи, и мы его, собственно, перестали видеть. Боцман, глядя на него, тоже ударился в аморальные удовольствия, что, конечно, было нам на руку. Как вдруг командир появился откуда-то под вечер и увидел развешенную рыбу.
– Мать вашу перемать! – взорвался он. – Превратили боевой советский корабль в китайскую джонку. Немедленно убрать!
Покричав, он снова растворился в городе, где его ждали неотложные любовные приключения. А мы продолжили свою предпринимательскую деятельность. На сейнерах уже нас знали, мы были нарасхват, отвозя рыбачьи котомки на берег в обход проходной и получая за это бычка, которого солили, и Сашка продавал его гражданским лицам с необыкновенной лёгкостью. Уже приходили на катер и спрашивали парня, который торгует рыбой. У Сашки появились деньги, мы ходили в кафе «Алые паруса», совершенно задрипанное, поэтому в обиходе его называли «Рваными парусами». Но там всегда была 30-градусная перцовка и на закуску отличная креветка, не такая, как сейчас продают, а огромная, в ладонь, средиземноморская.
Однажды Сашка сказал:
– По-моему, у командира проблемы. Его отпускают домой на два дня, а он же наверняка всё прогулял и пропил, с чем он явится перед своей Аллочкой? Давай ему поможем.
И мы купили гостинцы для жены и дочери командира, приложили связку бычка и поднесли ему. Он был потрясён. Он в самом деле всё спустил, не имея за душою ни гроша.
– Ребята, – сказал он, – я был не прав, признаю, но отныне вы можете сушить бычка сколько угодно.
И вот уже когда, казалось, наш бизнес получил признание на таком высоком уровне, и ему больше ничего не угрожало, вдруг всё рухнуло. Сашка запил. У него был тяжёлый запой, он пропил всё что было можно и дошёл до зубной пасты и сапожного крема, ходил весь перепачканный этими компонентами, с бессмысленными глазами и полной неспособностью к логическому рассуждению. Даже когда всё закончилось, он ещё очень долго приходил в себя. Я больше никогда не видел, чтобы человек в 23 года страдал такими тяжёлыми запоями.
В целом он был очень хорошо приспособлен к существующей жизни, он чувствовал себя в ней как рыба в воде. Однажды пришли и спросили, не умеет ли кто кататься на водных лыжах, нужен был спортсмен для праздничного парада. Сашка сказал, что он умеет. Я спросил, где он научился.
– Нигде, – отвечал он, – я никогда на них не стоял.
– Как же ты поедешь? Это очень сложный вид спорта, я видел парня, который тренировался два года, но на него было жалко смотреть во время катания, он еле держал равновесие.
– Ну, как-нибудь поеду.
И он поехал со второго раза. Первый раз сделал вид, будто уронил трос, и эта проба позволила ему сориентироваться как надо. И уже второй раз всё получилось. Он был крепко сбит, имел ладно скроенное тело, которое чувствовало себя абсолютно в своей стихии «на земле, в небесах и на море», но на его лице отчётливо проступали признаки вызревающего алкоголизма. Вот это, кажется, наше национальное явление – всё как будто хорошо, но что-нибудь обязательно не так.
Потом у него время от времени повторялись запои. Судя по всему, надвигавшийся на него алкоголизм имел такую силу, что едва ли Сашка был в состоянии противостоять ему.
Рассказ мой может создать впечатление, что мы не столько служили, сколько занимались непотребными делами. Это не совсем так, но дело в том, что четыре года это слишком много. Первый год в учебном отряде был очень плотно заполнен теоретической подготовкой по специальности, строевыми занятиями, изучением уставов, причём спрашивали жёстко, требования были высокие, учебка длилась девять месяцев, и это было продуктивное время, ничего не скажешь. Потом на кораблях во время учений закрепляли теорию. Моя военная специальность – акустик, она состоит в поиске подводной лодки противника и удержании контакта с нею. Примерно до двух с половиной лет мне удалось достигнуть классного уровня подготовки, как и другим моим сослуживцам, после чего было бы разумным отпустить нас по домам, поблагодарив за службу. Нас же держали довольно бессмысленно четырёхлетний срок, и замполиты проводили среди нас активную работу, чтобы только бы не было пьянок и самоволок, но было в избытке и того, и другого. А по-хорошему можно было уплотнить время даже до двух лет и тем ограничить службу. Теперь, по-моему, ударились в другую крайность, объявив год службы – не представляю, как за такой срок можно на хорошем уровне освоить специальность гидроакустика.
Нам повезло с командиром – умный, отважный, в свободное время читал запоем, но и пил запоем, если зацеплялся за выпивку. Комбриг в нём души не чаял, ему поручали самые рискованные задания, потому и нам доставалось, однажды попали в такой шторм, что вернулись с переломанной мачтой. Последний год довелось служить с другим командиром, который ни то ни сё, с ним мы ни в какие передряги не попадали, потому что ему давали самые безобидные задания.
Когда мы, отслужив, разъезжались, Сашка не захотел обменяться адресами, для него это лишнее, у него всегда полно друзей там, где он живёт. Поэтому не знаю, как сложилась потом его судьба, хотя жил он недалеко, в Бердянске. А командира я посетил через 15 лет и застал его в той же однокомнатной квартирке на пятом этаже. Аллочка его бросила, со службы его попёрли за пьянку, в пустой комнате на полу спали бомжи, среди них женщина, которую командир отрекомендовал прямо при ней: «Это моя шалава», – что ничуть её не смутило. Чем я мог ему помочь? Было семь утра, у командира буквально тряслись губы от похмелья. Я достал бутылку водки… Ужасно, сколько толковых, прекрасных людей гибнет у нас от этого дерьма. Так он и не поднялся выше старшего лейтенанта, мой командир. А потенциал у него был, может, адмиральский.
Сашка тот попроще, но в практических делах руки и голову имел несравнимые. Неужели и его не минула чаша сия?
Автор Григорий Тамбиянц.
