ВЬЕТНАМ POST SKRIPTUM

0
3389
ВЬЕТНАМ
Изображение с открытого источника в сети интернет.

Не ожидал, что публикация в «Антиспруте» моих воспоминаний о спецкомандировке во Вьетнам вызовет поток звонков от читателей. Спрашивали, будет ли продолжение. Вообще-то, спасибо редакции, что нашли возможность опубликовать столь объёмный материал. Но это был «газетный» вариант моих воспоминаний, а книжный намного больше. Учитывая высказанные пожелания, решил добавить для «Антиспрута» кое-что ещё, имеющее более широкое отношение, нежели личные наблюдения о зарубежной жизни.

Договор о дружбе и взаимопомощи между СССР и Социалистической Республикой Вьетнам был подписан 3 ноября 1978 года; предусматривалась и неафишируемая военная компонента, по которой СССР собирался получить разрешение на создание там военно-морской и военно-авиационной базы. В том же 1978 году наши гидрографы провели обследование бухты Камрань, т.к. здесь при отступлении противником были подорваны причальные стенки, у входа в бухту торчали мачты потопленного американского корабля, могли быть и иные подводные препятствия, создающие угрозу безопасности судоходства. Китаю это явно не понравилось, и в начале февраля 1979 года его 250-тысячная группировка вторглась на территорию Вьетнама, встретив ожесточённое сопротивление. Все ждали, как на это отреагирует руководство СССР, в свете только что заключённого Договора.

Обстановка в Восточно-Китайском, Южно-Китайском морях и в приграничной советско-китайской полосе накалилась. Ведь свежи ещё были в памяти местного населения Даманские события, с отселением народа из сёл, расположенных вблизи границы; а на аэродромах Приморья стало два варианта боевых тревог: по «американскому» варианту авиацию следовало отводить с прибрежных аэродромов вглубь территории, а по «китайскому» – наоборот, подальше от китайской границы. На наши вопросы, куда нам перелетать, если США и Китай договорятся о взаимном нападении на СССР, нам отвечали, что это «не наш уровень», – на подобный вариант развития событий план действий должен быть в Генштабе.

С началом китайской агрессии на Вьетнам народ в Приморье весьма затревожился: кинулись массово снимать с книжек денежные сбережения. Но такой форс-мажор государство не предусмотрело, денежной массы в Приморье стало не хватать, и в сберкассах ввели ограничение: выдавать на руки не более 200 рублей с книжки; в детсадах предупредили родителей, чтобы на случай эвакуации детей приготовили и положили им в кармашки записки с адресами родственников в сибирской и европейской части СССР. Военным было известно, что в случае боевых действий с Китаем в Приморский край («Приморский мешок») необходим подвоз значительного подкрепления, т.к. через несколько суток враг мог оказаться у полуострова Муравьёва-Амурского, на рубеже ВлОРа – Владивостокского оборонительного района. А обратными рейсами военно-транспортная авиация должна была эвакуировать часть гражданского населения, детей в первую очередь, чтобы не повторилась судьба блокадного Ленинграда. Мимо моих ушей не прошли бесследно щемящие сердце радиобеседы Агнии Барто о розыске людей, потерявшихся в годы Великой Отечественной войны. Поэтому, хоть у меня старшая дочь некоторое время и посещала детсад, но я для обоих написал на кусочках ватмана по два адреса дедушек и бабушек, чтобы держать адреса в разных кармашках детской одежды.

Когда в те дни февраля 1979 года командующий авиацией ТОФ прилетел под вечер в авиагарнизон Хороль, расположенный у приграничного озера Ханка, и объявил, чтобы к утру был готов план эвакуации гарнизона, то в семьях военнослужащих там, мягко сказать, было далеко не до шуток. Приказано было подготовить аналогичные планы и для других приморских авиагарнизонов, поэтому для штабных офицеров-операторов настали «весёлые» дни и ночи, так как ничего подобного разрабатывать ранее не приходилось; не было и каких-либо регламентирующих такой вариант событий директив Генштаба.

Потом за мою воинскую службу лишь дважды, но кратковременно, сердце так тревожно сжималось: на пару дней, когда, проводив в аэропорту Таллина семью в гости к родственникам, увидел 19 августа 1991 года колонну танков псковской десантной дивизии, входившую в столицу Эстонии. На тревожно вопрошающий ропот женщин ответил, что дело пахнет кровью; а до этого, на какую-то минуту на борту десантного корабля у острова Русский, на КП 22-й дивизии морских десантных сил, когда по централизованной системе оповещения «Платан» прозвучали с КП ТОФ слова, что через несколько минут ожидается ракетно-ядерный удар США. Пока я секунды раздумывал, какую команду следует срочно подать на корабли дивизии (по инструкции, следовало отходить от берега, чтобы приливной волной не разбило корабли о причальную стенку, но ведь на разогрев дизелей и разгон гирокомпасных систем навигации требуется не один десяток минут), с КП ТОФ прозвучал истерический голос оперативного дежурного: «Последнюю команду не числить! Последнюю команду не числить!». Потом уже стало известно, что это посторонний матрос зашел к друзьям на боевой пост связи, взял микрофон, щёлкнул каким-то тумблером, по его мнению, несущественным, и выдал свою шутку, полагая, что эти слова будут лишь для его друзей в радиорубке. За такой «прикол», переполошивший весь Тихоокеанский флот, «шутник» был осуждён военным трибуналом.

Вообще-то, обострение той обстановки с Китаем для нас, военных, а тем более дальневосточников, не было чем-то неожиданным. Ведь, например, ещё в 1966 году, по окончании первого курса Оренбургского ВВАУЛ, местные девчонки, дочери офицеров, служивших в частях этого училища, посещая танцы, рассказали «по секрету», что наш выпуск планируется сократить на полгода в связи с напряжённым положением с Китаем. И действительно, со второго курса нам ввели два раза в неделю за счёт сокращения послеобеденной самоподготовки по паре лишних учебных часов, а на четвёртом курсе лётная практика была сокращена нам лишь до подтверждения допуска к самостоятельным полётам на фронтовом бомбардировщике (среднего радиуса действия) Ил-28. Ведь использовать нас планировалось на дальних ракетоносцах Ту-16 (две трети выпускников, обучавшихся по профилю дальней и морской ракетоносной авиации) или на противолодочных самолётах (треть выпускников, обучавшихся по профилю противолодочной авиации). Так наш выпуск стал не традиционно осенним, а нежданно апрельским. Но из-за этой внеплановости нам пришлось полмесяца торчать весной 1969 года в «голубом карантине». Сдав государственные экзамены и освободив казармы в Орске для следующего потока курсантов, размещаясь в спортзале с только что пошитой офицерской формой одежды в чемоданах, внимательно следили по официальным и неофициальным сообщениям за перемещением министра обороны, ожидая, когда он вернётся в Москву и подпишет приказ о присвоении нам офицерского звания. Шла полоса курсантских свадеб, некоторые ходили в город в лейтенантской форме, хотя официально мы всё ещё числились курсантами. Да и прибыв «нежданно» в лётные части по местам дальнейшей службы, многие оказались до осени дублёрами правых лётчиков, а то и вторых штурманов, ожидая ноябрьских переформирований составов лётных экипажей перед новым учебным годом, начинавшимся в Вооружённых Силах СССР с 1 декабря.

В марте 1979 года вооружённый конфликт между Китаем и Вьетнамом поутих, китайские военные отошли с чужой территории, объясняя свои неудачи против относительно слабого соседа тем, что боевые действия велись в неблагополучную погоду – самый разгар местного сезона дождей, и обещали проучить их после очередного сезона дождей. Это подтолкнуло вьетнамское руководство на ускорение военного сотрудничества с СССР, и 2 мая 1979 года было подписано соглашение об использовании бухты Камрань под пункт материально-технического обеспечения кораблей ВМФ СССР сроком на 25 лет. В скором времени этот ПМТО стал постоянной базой для нашей 17-й оперативной эскадры, действующей в Южно-Китайском море, и транзитным пунктом обеспечения кораблей, следующих в Индийский океан и обратно. В том же 1979 году на аэродром города Дананг перелетела пара самолётов-разведчиков Ту-95 и Ту-142, обеспечивать вылеты которых была направлена группа авиационных специалистов: самолёты месяца через два улетали домой, туда перелетала очередная пара, а наземная группа авиаспециалистов менялась через несколько месяцев. Поэтому и нашу группу отправляли очень спешно, «под большим секретом», под видом гражданских специалистов, без оружия.

В одной из обзорных лекций политработники группы полковника Лобова в Дананге нам рассказали, что советское правительство оказывает военную помощь СРВ не только в виде боевой техники, но и направлением группы военных советников: главный военный советник, старшие советники по родам и видам войск, а также советники в войсковых объединениях. Старшим советником по бронетанковым войскам был, например, Герой Советского Союза, фронтовик, генерал-лейтенант, фамилию которого я запамятовал. Задача была увеличить число наших советников до каждой вьетнамской дивизии и каждого полка. Предстояло переучить армию Вьетнама с «партизанских традиций» на современные способы управления и ведения боевых действий. Готовились новые армейские уставы по примеру советских, и в качестве негативного примера нам говорили, что по существующим уставам командир вьетнамского полка не имеет права отдать боевой приказ без согласования с комиссаром, а разве, «ха-ха-ха», современные боевые реалии позволяют допускать такую задержку с отдачей приказа? Но я сразу же подумал, что не стоит так удивляться вьетнамской действительности: ведь у нас самих вся Гражданская война прошла с точно таким же двоевластием, с политическим недоверием командирам; да и в Великую Отечественную войну институт комиссаров прекратил существование лишь на втором году жесточайшей битвы. И Вьетнам – лишь повторение наших же реалий, задержанных по времени национальными обстоятельствами и соседством Китая, которому мы оказывали официальную и неофициальную военную помощь, в том числе и советниками, ещё с 1930-х годов. А название центральной военной газеты Вьетнама копировало наше, – «Нян зан», – в переводе – «Красная звезда», хотя на вьетнамских красных флагах звезда рисовалась жёлтой.

Все армии современных развитых государств имеют не только так называемые общевойсковые уставы, но и боевые (секретные) уставы. Например, у нас общевойсковыми являются Дисциплинарный устав, Строевой устав, Устав внутренней службы и Устав гарнизонной и караульной службы. Но для ВМФ «священным» является Корабельный устав, в котором, например, чётко фиксировалось, что частые отлучки с корабля на берег несовместимы с должностью старшего помощника командира корабля. Эту должность моряки не зря называют «собачьей» из-за объёма обязанностей, поэтому её старались «проскочить» как можно скорее, становясь командиром корабля, а у кого это не получалось, нередко уходили «в сторону». В плавсоставе даже штабных офицеров при будничном базировании у причалов положено было оставлять на ночь на кораблях не менее 30%, ну а в штормовую погоду все они расписывались старшими по кораблям соединения и по многу суток качались на рейде. Поэтому я, перейдя летом 1982 года служить на корабли, уходил по утрам на службу с неизменным «тревожным чемоданчиком» со сменой белья, электробритвой, туалетными принадлежностями и т.п., ибо не знал, вернусь ли ночевать домой. А в авиации основным руководящим документом является наставление по производству полётов (НПП), сопутствующие – наставление по инженерно-авиационной службе, наставление по штурманской службе и наставление по метеорологической службе, по которым ежегодно сдавались зачёты «в части касающейся». Секретными были – боевой устав пехоты, боевой устав истребительной авиации и т.д., в которых детализировались тактические приёмы наступления и обороны и тому подобные узаконенные нормативы, например, по предельному количеству боевых вылетов лётчика (экипажа) в сутки.

Нарушение требований этих руководящих документов в мирное время влекло дисциплинарное или уголовное наказание, а в военное время – и расстрел. Так что, работа по разработке подобных документов для вьетнамской армии и флота предстояла весьма серьёзная и колоссальная. От содержания этих документов в немалой степени зависит боеспособность подразделений и частей, а отсюда – и армии в целом. Но не всё было однозначным в выборе «винтиков», на которые ложится первоначальная коллективная ответственность.

В США сложилось так, что командирами экипажей бомбардировщиков были штурманы, от которых зависит точность навигации и бомбометания, а вот у нас командиры многоместных экипажей самолётов – лётчики. Именно лётчик, исходя из уровня своей подготовленности, принимает решение, которое никем не оспаривается; но после посадки на аэродроме, – будь готов отчитаться и получить «по полной», если нарушил какие-то требования НПП или инструкций. И нас в лётном училище с курсантских пор преподаватели и инструкторы учили, что при принятии решения на земле и в воздухе – «последнее слово» за лётчиком. С третьего курса мы летали на бомбардировщиках Ил-28, и курсанты официально считались командирами экипажей, при штурмане-инструкторе в звании капитана или майора и стрелке-радисте в лице солдата или сержанта срочной или сверхсрочной службы. В боевом полку я, естественно, тоже не протестовал против ведущей роли лётчика, а вот от некоторых штурманов иногда приходилось слышать роптания по поводу «советского» недопонимания их роли. Зато на одном из разборов полётов штурман эскадрильи за допущенное отклонение на маршруте «пропесочил» не виновника-штурмана, а меня, командира экипажа: куда, мол, я смотрел; хотя экраны радиолокатора находятся у штурманов; тем более что я, увидев при возвращении с моря вдали вершину сопки над облаками, переспросил у штурмана экипажа, правильно ли мы летим, а тот успокоил, что правильно, и лишь уцепившись локатором за береговую черту, он дал команду на доворот.

Появление «дедовщины» в армии, на мой взгляд, случилось у нас в немалой степени из-за принижения роли сержантов, чему способствовало «хрущёвское» обрезание должностных окладов. По этой причине состав сержантов и старшин сверхсрочной службы резко сократился не только количественно, но и качественно, а выпадение этого важного звена в деле воспитания и обучения солдат повлекло физическую и нервную перегрузку следующего звена – командиров взводов, лейтенантов. По мере «самоотстранения» лейтенантов, началась нервная и физическая перегрузка очередного звена – командиров рот, капитанов, а далее – майоров, подполковников и полковников. Пошли не предусмотренные ни одним уставом дополнительные дежурства майоров и подполковников «ответственными по части» и тому подобные мероприятия вышестоящего командования. Но этим искоренить беду – восстановить порушенные звенья системы воспитания и контроля личного состава – было уже невозможно.

Уже на пенсии многочисленные беседы с офицерами-фронтовиками позволили утвердиться во мнении о существенном уроне в боеспособности наших подразделений от советского недопонимания роли «фельдфебелей». Фельдфебель царской армии в деле обучения и воспитания был для солдат «отцом и царём», но у нас роль старшин свелась в основном к «портянкам». Фронтовики, много времени проведшие на передовой, а тем более в плену, отмечали в связи с этим несравнимую роль фельдфебелей в немецкой армии. Именно фельдфебель, чувствующий себя на равных с офицерами, руководил своим отделением в бою, учитывая общую задачу взвода и роты, что значительно снижало боевые потери и повышало боеспособность батальона и полка в целом. А у нас всё управление отделениями в бою шло от командира взвода, который, «затюканный» недавними репрессиями военачальников, невольно оглядывался на командира роты. Команду на движение вперёд, в атаку, не только первоначально, но и в последующем должен был подавать именно командир взвода, а то и роты, исходя из общей обстановки на этом участке боя, а не конкретной перед тем или иным отделением и взводом. Ясно, что при интенсивном обстреле противником легче было «перетекать» мелкими отделениями на тех или иных участках, «от воронки к воронке», нежели общей массой взвода или роты. Наши дебаты 1990-х годов о существенном повышении роли нынешних фельдфебелей – сержантов-контрактников, – к сожалению, так и остались пока непонятыми и недореализованными, что опять чревато повышенными потерями личного состава в возможных боях.

Фронтовики возмущались также советской кинопропагандой, показывающей, как комиссары-политруки, подавая пример бесстрашия, поднимали подразделения в атаку. Да ведь по нашим уставам это право закреплялось только за командирами взводов, а при действии в составе роты – за командирами рот; и командира взвода, выскочившего с подобной командой раньше ротного командира, могли запросто отдать под трибунал с грозной формулировкой «за нарушение порядка управления боем». Комиссары и политруки могли воспользоваться таким правом, лишь в случае гибели непосредственных командиров.

Публиковали у нас и воспоминания Якова Кедми (Якова Иосифовича Казакова), бывшего руководителя одной из израильских спецслужб, который в 1973 году участвовал танкистом в войне с египтянами. Яков подчёркивал: его армия была более боеспособной, потому что младшие офицеры не боялись брать на себя ответственность в принятии тех или иных решений в бою, в то время как египетские командиры взводов и рот боялись так поступать и предпочитали согласовывать свои действия с вышестоящими командирами. Эта боязнь распространялась на египетских командиров даже до батальонного уровня, что значительно снижало их боеспособность из-за задержки принятия решения, в условиях быстро меняющейся боевой обстановки.

А ведь и наша армия наплодила столько жёстких ограничений, вынуждая подчинённых выполнять предписания «вплоть до буковки», что нередко сковывало разумную инициативу, и попытки её проявить были чреваты служебными «фитилями», а то и судом. В связи с этим упомяну разъяснение военного отдела эмигрантской администрации Кубанского казачьего войска по поводу составления боевых приказов, опубликованное в информационном листке «Кубанец» (№177): «Приказ не должен связывать личной инициативы подчинённого». О том же гласит и не раз цитированное в нашей литературе, но не в военных наставлениях, высказывание Суворова: «Не держись устава, яко слепой стены». Так что, я не могу судить, какой эффект дало копирование требований наших армейских уставов и наставлений в другой стране с иным менталитетом и традициями.

Во Вьетнаме радиоприёмники ловили в диапазоне КВ обилие иностранных радиопередач на русском языке, а родные радиостанции прорывались редко, т.к. работали в основном в СВ- и ДВ-диапазоне. Однажды в Дананге на обеде в кают-компании корабельные радисты решили транслировать радиостанцию на русском языке, но это оказался «вражий американский голос», и замполит корабля пулей вылетел из-за стола в радиорубку, чтобы прекратить трансляцию. Эта картина мне вспомнилась 20 или 21 августа 1991 года: ГКЧП, я был оперативным дежурным на КП бригады тральщиков в Таллине; Центральное телевидение и радиовещание транслировали одно лишь «Лебединое озеро», а все желали узнать, как развиваются в стране события; поэтому я настроил один радиоприёмник на частоту Ленинградского радио, а другой – на «Голос Америки», и когда заходивший командир бригады капитан первого ранга Савушкин, а за ним и «шеф» из Особого отдела спрашивали новости, я им докладывал, что передавали по «Голосу» (Язов приказал ввести войска в Киев, но руководство Киевского военного округа на это не пошло), и что из Ленинграда (Собчак собрал облсовет и не признал ГКЧП). И ни Савушкин, ни особист ничего не говорили мне по поводу ловли новостей из «вражьего голоса».

Для советских специалистов за рубежом существовало три вида инвалютных окладов. Наиболее оплачиваемыми были те, кто находился в капиталистических странах, чтобы их доходы соответствовали западным. Далее – развивающиеся страны с их инфляциями и дороговизной. И менее оплачиваемыми были специалисты, выезжающие в социалистические страны; а так как «уровень социализма» был там не одинаковым, то и советская присказка «Курица – не птица, Болгария – не заграница» имела ту же горькую финансовую подоплёку. Но самыми бедными социалистическими странами были тогда Вьетнам и Куба. О Кубе рассказывали, что основной валютный доход она получает от продукции сахарного тростника, но США устраивает против неё постоянные диверсии, напуская то чуму свиней, то болезни растений табака и сахарного тростника. Поэтому, говорили, и сахарный завод в Уссурийске, ориентированный на переработку кубинского сырца, не может выйти на проектную мощность. Так что, социалистическая экономика Кубы и Вьетнама была на весьма низком уровне, наблюдалась ползучая инфляция и обесценивание этих валют. И финансисты говорили, что наши специалисты на Кубе находятся ещё в худших условиях, нежели мы во Вьетнаме. Мне в первые месяцы камраньского периода службы «набегало» по 600 рублей в месяц, а после перехода на «кооперативную» столовую – до 800 рублей в месяц, в то время как у товарища на аналогичной должности в Эфиопии под 1800 рублей.

Большие ли деньги получали мы в той командировке? Всё познаётся в сравнении. Когда я ещё молодым лейтенантом, правым лётчиком, получая с лета 1969 года ежемесячно 180 рублей и глянув в раздаточной ведомости на 300 рублей командира отряда майора Шляхова, пошутил, что мне бы такие деньги – и хватило бы на всё; то Шляхов мудро заметил: «Придёт время, и ты будешь получать столько же, а то и больше. Но запомни одно: чем больше получаешь, тем больше запросы, и денег так и будет не хватать». Еженедельник «Совершенно секретно» в №№47-48 за 2015 год в статье о Байконуре писал: «Даже в начале тяжёлых для экономики 1980-х годов во время авралов строители на Байконуре получали по 1,5-2 тысячи рублей в месяц при стоимости «Жигулей» в 5,5 тысячи». Вот и сравните Байконур с загранкомандировками. Перед переводом на Балтику летом 1988 года я получал ежемесячно уже за 780 рублей, плюс супруга, в должности заведующей книжным магазином, чуть более 200 рублей (тёщину колхозную пенсию в 20 рублей я принципиально посоветовал не забирать в семейный бюджет, а откладывать ей на сбер- книжку), и у старшей моей дочери утвердилось в памяти, что нам на острове Русском денег на семейные расходы хронически не хватало.

Весьма серьёзной проблемой для вьетнамских офицеров и солдат, убывающих в отпуск, была дорога с Юга на Север, поэтому наши Ан-12 нередко брали на борт и вьетнамцев, причём бесплатно. Приходилось не раз наблюдать, как в Камрани они толпой упрашивали командира вьетнамского вертолётного полка посодействовать посадке на попутный Ан-12. Упрашивали и нас, руководство авиагруппой, и экипажи Ан-12, но мы неизменно отсылали к их командиру полка, не имея права на такую ответственность. Изумление вызвал один вьетнамец, умудрившийся забраться по щиткам шасси и стучать в иллюминатор Ан-12, уже запустившего двигатели, чтобы его взяли на борт; ведь удержаться на узких закруглённых выступах щитков было невозможно, – для нас, во всяком случае. Или, как отмечают психологи, в экстремальной ситуации человеческий организм показывает изумительные примеры?! Кстати, упоминалось, что в разбившемся и сгоревшем 8 июля 1989 г. в Камрани Ан-12 погиб 31 человек, из них 27 вьетнамцев-пассажиров.

В первый раз увидев «дорожный» паёк вьетнамских военнослужащих, удивился: в небольшой корзинке пакет риса, пучок какой-то зелени, курица со связанными ногами или маленький щенок. Мы шутили, что лучше: сразу сьедать курицу или ждать, когда она нанесёт яиц; сразу съедать щенка или откармливать его какое-то время?

На аэродроме Камрань препятствием при посадке с юга являлась горная гряда на другой стороне бухты: на удалении километров 15 – гора высотой более 700 метров, а на удалении 25 километров – гора высотой более 1000 метров. Эти горы проходились самолётами при посадке «с прямой» на достаточно безопасной высоте, а вот схему захода на посадку по «большой коробочке» – на каком удалении от аэродрома и высоте выполнялся четвёртый разворот, – я уже и не помню. Поэтому гибель 12 декабря 1995 года на этой горной гряде трёх Су-27 специальной пилотажной группы «Русские витязи», – у меня вызвала шок. Возвращаясь с авиашоу в Малайзии, группа в облаках заходила на посадку для дозаправки, в плотном строю рядом с лидером – Ил-76, командир которого, генерал-майор авиации, затянув выполнение третьего разворота, дальше предписанного удалился от аэродрома и весьма непростительно допустил преждевременное снижение в облаках на значительном, нерасчётном удалении от ВПП. Так при выполнении четвёртого разворота левые ведомые столкнулись с одним из горных выступов.

Видать, этот генерал-майор привык летать с равнинных аэродромов со стандартной схемой захода на посадку (с высотой полёта «по большой коробочке» в 200-300 метров, дальним приводом на расстоянии 4 километра от ВПП) и не учёл особенностей аэродромов со сложным, горным рельефом. Большую часть своей лётной службы я провёл в Приморском крае на прибрежном аэродроме Пристань: учитывая близкое расстояние горы Пидан (высотой чуть более 1200 метров), схема захода на посадку была нестандартной, высота «коробочки» была 1600 метров; дальний привод располагался на выступающем в море мысе Седловидном на удалении 17 километров от торца ВПП, и проходили мы этот привод вдоль береговой черты на привычных 800 метрах, что обеспечивало нормальную глиссаду снижения. Не столь «крутой» была глиссада снижения и на аэродроме Камрань, поэтому безопасно снижаться в облаках здесь можно было, лишь держа в уме своё удаление от ВПП.

Есть ряд особенностей, к которым лётчики привыкают «до автоматизма». Например, авиационная статистика показывает, что чаще допускают выкатывание за пределы взлётно-посадочной полосы те лётчики, которые привыкли летать с аэродромов, имеющих длинные ВПП, позволяющие им «расслабиться» после приземления и не торопиться с торможением. А вот лётчиков, летающих на аэродромах с недостаточно длинными ВПП, приучают приступать к торможению через пару секунд, как после посадки носовое колесо опустится на бетонку; поэтому у них, приученных автоматически так делать, при посадках на длинные ВПП в конце торможения остаётся ещё значительный запас полосы. Вот и этот своенравный командир лидера сунулся снижаться в облаках, как при полёте «среди долины ровныя», за что потом был осуждён, но тут же попал под амнистию.

За предыдущий до Вьетнама десяток «с хвостиком» лет офицерской службы довелось насмотреться всяких нюансов гарнизонно-бытовой жизни. Например, первый «фитиль» в должности командира экипажа Ту-16 я схватил за своего авиатехника-холостяка.

Как-то в понедельник командир отряда недовольно поднял меня в классе предварительной подготовки и задал вопрос, знаю ли я, где проводит свободное время мой авиатехник? Я ответил, что, конечно, знаю: он часто ходит в гости к своему женатому другу-авиатехнику. Командир отряда продолжил: знаю ли я, что этот офицер убыл в командировку?

  • +2
  • -0
  • 2 рейтинг
2 рейтингX
Понравилась статья!Не понравилась статья!
100%0%

А. ТАРАНЕНКО,
подполковник в отставке.

Продолжение читайте в следующем номере …

Нашли ошибку? Выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

ОСТАВЬТЕ ОТВЕТ

Please enter your comment!
Please enter your name here

Подтвердите, что Вы не бот — выберите человечка с поднятой рукой: